У каждого случаются такие события, которые разбивают жизнь на «до» и «после». Редко, когда случаются в жизни целой страны такие события, когда мы уверенно говорим «до» и совсем по-другому — «после». Вспомним, 22 июня 1941 года или 12 апреля 1961 года. Такой же датой для всех, кто жил в СССР, всегда будет 26 апреля 1986 года.
Я помню этот день. Воскресенье, солнечно. Я жил тогда под Киевом всего три месяца, как женился, уже ждем ребенка. Всей семьей поехали на центральный базар, там был весь город. Мой отец встречает своего знакомого, который служил в милиции, и тот шепотом сообщает новость: «На Чернобыльской АЭС авария».
Официально мы услышали эти слова из сообщения только вечером в программе «Время», особенно резануло ухо то, что диктор неправильно сделал ударение в названии поселка «ЧернобЫль».
Мы продолжали жить, думая, что это нас не касается: ходили на работу, ездили на новую дачу, а через 4 дня ветер изменился с северо-западного (в сторону Белоруссии) на юго-восточный (к нам), и к 1 мая уровень радиации в нашем городке Белая Церковь превышал допустимую норму в 30-50 раз.
Мою беременную жену и меня на работе заставили пойти на первомайскую демонстрацию (такие тогда были времена). Власти до тех пор не могли взять на себя ответственность и принять меры по защите населения от радиоактивной беды. Только спустя лет двадцать мы узнали правду, что там случилось: взорвался реактор, многотысячетонная крышка реактора подпрыгнула на 12 метров.
Я посещал Чернобыльскую АЭС ровно за год до катастрофы, мне очень понравился город Припять, в котором жили сотрудники станции. Там были только пятиэтажные дома, а между ними росли огромные сосны, рядом текла живописная речка Припять. До Киева ходили «Метеоры». Я был знаком с главным метрологом Чернобыльской станции Владимиром Тибеньковым. После аварии он к нам довольно часто приезжал на работу и рассказывал, что он видел.
26-го его вызвали ночью, не объяснив причину. По привычке он пошел пешком через лес: там была хорошая тропа, по которой всегда ходили люди на работу, ведь до станции всего 2-3 километра. Придя к станции, он удивился: никого нет вокруг. Понял, что что-то случилось, когда увидел, что на проходной нет солдат.
Потом заметил свечение и быстро пошел домой. Какое облучение он получил за эту прогулку, он не знал, но наверняка не одну годовую норму в 5 рентген. А потом он работал еще и еще, и дальнейшую его судьбу я уже не знаю. Другой мой друг Андрей, с которым я работал вместе, был на год меня младше, жил с мамой и не успел еще жениться. Съездил к Чернобыльской станции 28 апреля, получил годовую норму (а скорее всего и больше) и жениться уже не смог. Через пару лет у него обнаружили опухоль легких, и не стало Андрея.
Наш город отнесли к четвертой зоне поражения, до станции было всего 130 километров. Нам полагалась 20% прибавка к окладу, отмена подоходного налога и за бездетность. Но это было время перестройки. Государство не могло сказать всю правду народу, помочь всем пострадавшим.
Снова учились «воевать» — не в учебных кабинетах, а прямо в поле, не считаясь с людскими потерями. Хитроумные американцы предложили свою помощь: в Киеве, в северо-западной части города, открыли исследовательский центр. Там не лечили людей, они только собирали информацию. Моя дочь родилась через 7 месяцев после аварии. Когда ей исполнилось 6 лет, мы попали в этот центр и узнали, что в костях ребенка уже есть радиоактивный цезий. «Пейте больше сока, чтобы его вывести, а лучше почаще выезжайте, чтобы оздоровиться», — так нам советовали.
Детей, живущих в городе, вывозили целыми классами на море и в санатории Закарпатья. А я и моя семья наконец-то решились переехать в Волгоград, о чем ни разу в жизни не пожалели. Даже тогда, когда нам не засчитали 9 лет жизни в чернобыльской зоне при назначении пенсии. Мы никогда здесь не пользовались никакими льготами, считали, что нам очень повезло, когда мы вернулись на родину.
Чернобыль случился во времена СССР, и его «тушили» всей страной. Вызывали семейных мужчин в военкомат и отправляли в «зону». Они охраняли зараженную площадку, строили саркофаг, да мало ли чего еще они делали на радиоактивной территории. Главное – рисковали своим здоровьем, чтобы спасти страну. Всего из Российской Федерации в ликвидации последствий чернобыльской аварии участвовало 240 тысяч человек, из Волгоградской области – более 5700. Потом все они лечились, работали, снова лечились, и вот спустя 35 лет в Светлоярском районе осталось всего несколько человек, участвовавших в ликвидации последствий аварии на Чернобыльской АЭС. Для меня все они – настоящие герои.
В Светлоярской школе № 1 работает Юрий Михайлович Гаганов. Наша газета уже писала о нем. Он живет в Светлом Яре с начала 1990-х годов, ему 72 года. Гаганов родился в Ульяновской области. Когда ему было 8 лет, его родители переехали в Таджикистан, в город Чкаловск. Там он закончил школу, отслужил в армии, женился, у него уже было двое детей, как вдруг – авария на Чернобыльской АЭС. Казалось бы, Чернобыль от Таджикистана далеко, но страна была одна, все в этой беде были вместе. Поехал Юрий Михайлович в составе бригады из 26 человек в «зону».
Ровно два месяца он отработал на объекте «Укрытие» летом 1986 года крановщиком. В закрытой свинцовыми пластинами кабине, через небольшое окошко, получая указания по рации, Гаганов разгружал привозимые на машинах металлические фермы, которые после их установки в конструкцию заливались бетоном. Этот саркофаг стоит до сих пор, спасая мир от губительной радиации. Переехав жить в Светлый Яр, Юрий Михайлович до сих пор трудится не покладая рук. На радость ему растут трое внуков.
Ликвидаторы! Держитесь, мужики! Спасибо вам за наши спасенные жизни.
Александр СМИРНОВ
фото Юлии САФОНОВОЙ
